«Меня судят за то, что я открыла рот»

Василеостровский суд Санкт-Петербурга на этой неделе продолжит рассматривать иск начальника районного отдела образования Натальи Назаровой к бывшей учительнице школы №575 и бывшему председателю участковой избирательной комиссии №99 Татьяне Ивановой. Назарова требует 100 тыс. рублей компенсации морального вреда за то, что Иванова сообщила о том, как на декабрьских думских выборах Назарова заставляла ее вбрасывать бюллетени и фальсифицировать списки избирателей. В интервью «НИ» Татьяна ИВАНОВА рассказала, почему решилась предать огласке эту историю, как к ее поступку отнеслись в школе и что было с председателями комиссий, отказавшимися участвовать в фальсификациях.

– Вы говорили об обещанной вам премии в 70 тысяч рублей за фальсификацию результатов голосования на участке. Это обычная практика?

– Я работала председателем комиссии 14 лет, и такого не было никогда. По крайней мере, у меня на участке и на втором в нашей школе. У нас их два. Никогда ничего не указывали и не предлагали. Это было впервые. Наверное, поэтому я и не сдержала свой гнев.

– Почему сейчас потребовали фальсифицировать?

– Наверное, потому, что правящая партия теряет голоса. А может, просто кто-то хотел отрапортовать, угодить начальству. Там же высчитывают по районам, у кого лучше. Я на протяжении трех недель говорила, что не буду этого делать. А мне за день до выборов списки привезли, которые нужно подделать.

– Как повели себя председатели других участковых комиссий?

– Я знаю людей, которые тоже отказались. Но на следующих, президентских выборах они уже не работали. Как сказал председатель территориальной комиссии, «нашли более достойных».

– Не работали в избирательных комиссиях или не работали на своих основных рабочих местах – в школах?

– Не работали в избирательных комиссиях. А про то, чтобы увольняли из школ, я в своем районе не слышала. Думаю, что, если бы я открыто все не сказала, я бы тоже продолжала работать в своей школе.

– Жалеете, что заявили обо всем этом?

– Боже упаси! Я не жалею нисколечко. Наверное, мне надо было с этим столкнуться в 53 года и все перевернуть. Я понимаю, что не изменю систему. Но каждый человек берет на себя столько, сколько может вынести. И эта ноша – моя. А молчать и утираться я не хочу. Я себя уважаю. И не позволю, чтобы со мой так обходились.

– На вашем участке «Единая Россия» получила 23%, тогда как в среднем по Петербургу – на 10% больше. Эти 10% принесли те председатели комиссий, которые подчинились?

– Да, видимо, кто-то выполнил задачу партии.

– Когда на вас подали в суд, оппозиционеры предлагали помочь?

– Оппозиционные партии – нет. Мне предлагала помощь «Лига избирателей», я ездила в Москву на пресс-конференцию. Еще вызвались помочь многие люди. Звонят столько, что я даже иногда телефон отключаю. Некоторые находят в Интернете мою дочь и пытаются связаться со мной через нее. Юристы предложили бесплатно меня защищать в суде. Я не ожидала...

– В какой мере нынешний суд – начало вашей политической карьеры?

– Думаю, в политику меня не позовут. Я такой человек, что молчать не буду. Хотя... будет день – будет пища. Но пока надо выиграть суд.

– Как оцениваете свои шансы?

– Сомневаюсь, что дело решится в мою пользу. Но и примирения я не хочу. После всего шума, после ажиотажа. Я читала репортажи про суд, читала комментарии к ним. Восемь тысяч комментариев! И теперь я должна идти до конца. Если я проиграю, должна буду заплатить сто тысяч, а «Новая газета» – публиковать опровержение. Тогда поднимется буря возмущения. Мне уже сейчас люди звонят и говорят: «Если вы проиграете, то не расстраивайтесь. Я вам дам сто тысяч, чтобы заплатить». Но второй вариант, когда я выигрываю, очень неудачный для другой стороны. Если иск не удовлетворят, значит, я говорила правду. И тогда должны возбудить уголовное дело.

– А реально, что возбудят?

– Не знаю. Но возникает вопрос «За что меня судят?» Ведь не за то, что я отказалась фальсифицировать. Много было председателей, которые отказались. Меня судят за то, что я открыла рот. За то, что я посмела объявить это на всю страну. И не просто сказала, что «нас заставляли», а назвала фамилии. Теперь судом мне указывают мое место. Чтобы я замолчала, а остальные видели, что может за это быть.

– Насколько обоснованы упреки учителям, которые подчинились и в фальсификациях участвовали, в том, что после всего этого они не могут продолжать учить детей?

– Учителей можно только пожалеть. Я в этой системе работала, и я ее знаю изнутри. Знаю, как давят на людей. Другое дело, что мы разучились говорить нет. Очень трудно это сказать хотя бы один раз. Люди – заложники ситуации. Давили на директоров школ, которые были председателями комиссий. Мне многие звонят и поддерживают, но они работают в нашем районе. И они боятся говорить открыто, хотя знают, что я сказала правду.

– Вы же не побоялись...

– Ничего подобного. И тяжело было. И плакала ночью перед тем, как на это решилась. И с мужем советовалась. Но не смогла иначе. Помните фразу «выдавливать по капле из себя раба»? Почему мы должны так жить? Почему меня могут принуждать нарушить закон? Я никогда не ходила с диктофоном на совещание. Если бы готовилась, то взяла бы.

– У вас диктофон-то есть?

– Конечно, есть. Теперь уже. И пользоваться научилась.

– Вы сказали, что многие председатели не подчинились, и все, что с ними сделали, – это поменяли на других. Так в какой мере и другие могли отказаться, если рискуешь только должностью в комиссии?

– В избирательную комиссию все шли работать по желанию. И люди могли сказать нет. Перед каждыми выборами нас предупреждают об уголовной ответственности. Но рассуждают как: нарушишь закон – может, пронесет. А если нарушишь приказ начальника районного отдела образования, точно не пронесет. Педагогов из моей школы, которые не поддержали меня в суде, я не виню. Ну не смогли они меня защитить. Не захотели, испугались. Понимали, что их постигнет кара. Только не небесная. Но все равно они оказались под ударом. Уже школу пикетируют, нехорошие письма пишут.

– Потому что их сочли предателями?

– Да.

– А вы почему ушли из школы?

– Если бы я осталась в школе, не дали бы работать остальным. Замучили бесконечными проверками. В образовании это очень легко сделать. Люди должны спокойно преподавать, а не на нервах.

– Выбор стоял: или ваше увольнение, или школе не дадут жить?

– Да. Как только я открою рот, школе жить не дадут. Однозначно.

– Вы говорили, что не исключаете возвращения в школу. Но разве найдется директор, который решится вас взять?

– Мне уже предлагали. Правда, не в моем районе.

– Вы согласились?

– Пока нет. Но это – со следующего учебного года. Пока я планировала заняться собой и своим внуком. В последние годы я совершенно не исполняла обязанности матери и бабушки. А у меня большая семья – муж, дочь, сын, невестка и внук. И моя семья не хочет, чтобы я возвращалась на работу.

– С такой семьей можно позволить себе не работать. Они вас прокормят.

– Я сама себя прокормлю. Я получаю пенсию десять тысяч.

– Как семья отреагировала на ваше выступление?

– Они меня поддержали. Это было решение, принятое всеми.

– Они не опасались, что проблемы потом появятся и у них?

– Нет, не опасались. В моей школе продолжает работать моя невестка. Причем под моей фамилией.

– В избирательную комиссию вашу невестку не зовут?

– На думских выборах она работала в моей комиссии. И дочь работала. А на президентские их уже не пригласили.