Аллергия на муляжи и симулякры

То есть доверие тоже, конечно, упало. Но вовсе не так радикально, как можно вообразить. Если накануне путинской эпохи, в конце 90-х, соцопросам более или менее доверяли 52% наших граждан, а о своем недоверии к ним сообщали 23%, то на пике этой эпохи, в 2007-м, отношение стало более скептическим: 46 к 35%. Но с тех пор оно не изменилось, и в 2013-м остается практически таким же, как и шесть лет назад.

А вот интерес к ним все эти годы убывал непрерывно. В 2003-м публикациями опросов общественного мнения интересовались («очень» или хотя бы «в какой-то мере») 47% россиян, а доля тех, кто почти или совершенно ими не интересовался, составляла 51%.

В 2013-м расклад совершенно другой: 27% интересующихся и 70% неинтересующихся. Общественное мнение отвернулось от опросов общественного мнения.

Вроде бы не ко времени. Общественная жизнь оживает и даже накаляется. В такой атмосфере опросы должны бы завораживать, как градусник завораживает больного. В 90-е годы именно так и было. Политические рейтинги, поставлявшиеся тогда опросными службами, широкая публика изучала затаив дыхание. А сейчас — ничего похожего. Скажем, очередные публикации московских предвыборных замеров встречают чаще с раздражением, чем с любопытством, хотя цифры, сообщаемые всеми тремя нашими главными опросными службами (ФОМ, Левада и ВЦИОМ), очень похожи и уже по одному этому могут претендовать на некоторую достоверность, а значит, и общественную ценность.

Взять, к примеру, публикацию ФОМа, которая выделяется среди прочих подробностью сведений о предпочтениях всевозможных групп москвичей. Несмотря на достаточно высокую долю тех, кто недоволен положением дел в городе (таких в Москве 40%), за Собянина, если верить этому опросу, готовы голосовать больше избирателей, чем за остальных кандидатов, вместе взятых, во всех возрастных, всех образовательных и всех доходных категориях москвичей. И во всех столичных округах то же, включая и свободомыслящий Центральный административный округ. И даже миллионы недовольных ходом дел в городе облекают пока что свое недовольство в форму повального недоверия ко всем претендентам, а те из них, кто все-таки кого-то предпочел, в большинстве выбирают Собянина.

Исключение составила всего одна категория москвичей — те, которые лично не одобряют действующего мэра и считают, что он плохо работает (таких 21%). Но даже и в этом сообществе придир, скептиков и нонконформистов две трети не остановились пока что ни на одном кандидате. А внутри той трети из них, которая кого-то выбрала, каждый четвертый все-таки за Собянина, а за Навального — неполная половина.

Ясно, что опрос, да еще проведенный за пять недель до голосования, — это вовсе не прогноз выборов. Многое можно изменить, если бороться за свое дело всерьез, не говоря уже о том, что иногда происходят и политические чудеса. Но расклады, опубликованные опросной службой, хотя бы и близкой к Кремлю, могли бы пригодиться всем.

Актив, стоящий за каждым из претендентов, может увидеть, где искать сторонников и даже какими способами их привлекать. Или хоть разберется, почему его не любят. А все граждански мыслящие люди яснее поймут, в каких координатах находятся. Однако у очень многих сейчас этакая аллергия на опросы. В них не хотят даже вникать. Эта аллергия возникла не на пустом месте.

Эпоха путинской стабильности была временем, когда расклады ответов респондентов, полученные в соцопросах, массированно использовались как суррогат, заменяющий общественную жизнь, с ее живой борьбой мнений. Руководящий круг и сам пристрастился узнавать о действительности из опросов, и подданным их постоянно подсовывал, выдавая опросы за их же волеизъявление.

Рядовые люди, лишенные любых возможностей выразить и отстоять свою волю политическими средствами, просто узнавали в очередной прекрасный момент, что они одобряют цензуру и дороговизну водки (а потом, что они осуждают дороговизну водки), что они за отказ от перевода часов и за «нулевой промилле» (а потом, что они за отказ от «нулевого промилле»), и еще о множестве других мелких и крупных глупостей, учиняемых начальством якобы по просьбе народного большинства, выявленного путем «мониторинга общественного мнения».

Помню, как один первоклассный социолог, поддавшись настроениям той эпохи, всерьез рассуждал о ненужности региональных и городских дискуссий и уж тем более референдумов по каким-либо местным проблемам. Вместо всего этого надо просто проводить грамотные исследования общественного мнения, в которых желание большинства будет выявляться без малейшей публичной борьбы, скандалов и шума. Примерно так, как если бы на чемпионате по боксу авторитетная комиссия беспристрастно вычисляла рейтинги участников и объявляла победителя в каждой паре безо всякого боя, вредного для здоровья боксеров и огорчающего зрителей.

В обществе, приведенном в состояние безмолвия и пассивности, где все гражданские структуры превращены в муляжи, соцопрос трансформируется в способ изготовления муляжа гражданской позиции. Беседуя с опросной службой, обыватель обязан выбрать какую-то точку зрения, например, сообщить, лоялист он или оппозиционер. И он что-то такое сообщает, хотя вовсе не готов защищать свой «выбор» в реальной жизни, да ему никто и не позволит это сделать.

Чем дольше длилась стабильность, тем больше раздражения такие зондажи «общественного мнения» вызывали у публики. Каждый, кто имел дело с телефонными опросами по случайной выборке, прекрасно знает, что подавляющее большинство собеседников сразу же отказывается разговаривать с любой опросной службой. Голоса этого большинства просто не идут в общий зачет.

Специалисты опросных служб, по крайней мере добросовестная и профессиональная их часть, не виноваты, что добрый десяток лет фабриковали муляжи. Такой был климат.

Если нет общественной жизни, то нет и полноценного общественного мнения. А приходилось его с серьезным видом исследовать и что-то от его лица сообщать. Теперь климат меняется. Снова есть что изучать и есть профессионалы, умеющие это делать. Возрождающемуся общественному мнению не обойтись без информации о себе самом. Оно переборет аллергию к политической социологии. Хотя на опросные службы никогда уже не станут взирать с детским благоговением, как это было на рубеже 80–90-х, когда они впервые появились на сцене. Да им это и не пошло бы на пользу.