Дырка в занавеске

Мне было десять лет - не так много, чтобы все понимать, но и не так мало, чтобы не понимать ничего. В то лето было настоятельно рекомендовано вывезти детей за пределы столицы. Я, уж не помню почему, остался в Москве. С моим другом и соседом Сашей Смирновым, тоже по какой-то причине оставшимся в городе, мы шлялись по центру, глазели на немыслимые чудеса вроде живых негров и индусов. Они вольготно шлялись по центральным улицам, улыбались, пели на немыслимых языках и играли на неведомых инструментах. Глаза слепило от яркости и многоцветности.

Помню немолодую экзальтированную даму, которая, схватив за за руку какого-то худенького индийца, говорила громко и по слогам, как это часто бывает, когда говорят с иностранцами: "Я о-бо-жа-ю индийское кино! Понимаете? О-бо-жа-ю! Вы поняли меня?" Индиец улыбался и кивал головой, замотанной чем-то ужасно нездешним и немыслимо красивым. Потом сунул ей в руку какой-то пестрый значок. Впрочем, вполне возможно, что это был не индиец, а еще кто-нибудь.

Нам со Смирновым тоже дарили значки и открытки. Они хранились в домашних коллекциях еще много лет. Потом куда-то подевались.

Фестиваль был событием без преувеличения эпохальным. Стало вдруг очевидно, что до него мы жили в черно-белом мире. Дух немыслимой, непредставимой свободы витал над похорошевшей столицей.

Воздух был так мощно заряжен эротической энергией, что через год после фестиваля в Москве стали появляться младенцы всех цветов радуги. Теперь это вполне взрослые люди.

Но не только этот след оставил за собой фестиваль. И не только топонимические реликты в виде бесчисленных Фестивальных улиц и кинотеатров "Дружба".

Многие художники старшего поколения признавались потом, что привезенная французами и показанная в те дни в Москве выставка современной живописи перевернула их представления об искусстве и дала первый импульс всему тому, что теперь совокупно называется современным русским искусством. Как несколько лет спустя и позже ни пыталось идеологическое руководство поставить на место распоясавшихся "абстракцистов-пидарасов", ничего у них получиться уже не могло - дело было сделано.

После фестиваля появились стиляги - первые эстетические диссиденты. После фестиваля появилось представление о моде. После фестиваля появился рок-н-ролл. После фестиваля молодежная субкультура в нашей стране обрела хотя и робкие, хотя и провинциальные, но отчетливые черты. Появились фарцовщики - своего рода культурные герои, пусть и не вполне бескорыстные, но отважные и последовательные посредники между советским обывателем и мировой материальной культурой. Да и духовной - тоже. У кого как не у них можно было раздобыть пластинку Элвиса Пресли или Луиса Армстронга? Они были Гермесами тех лет. А то и Прометеями. Да и обходились с ними почти так же нехорошо.

Сталинский - не железный даже - железобетонный занавес не раскрылся в те дни. В те дни приоткрылась в нем лишь узенькая щель, но в эту щель хлынул такой мощи поток воздуха, что он на многие годы опьянил целое поколение. Урок Фестиваля - очередной урок того, что свобода не абсолютное понятие. Что свобода осязаема лишь в контексте несвободы. Что она, вроде как и материя, дается нам лишь в наших ощущениях. Что свобода - это всего лишь ощущение свободы и не более того. А оно, это ощущение, было тогда. Нам не дали свободу, нам лишь показали ее сквозь дырку в занавеске. Мы со Смирновым не умели тогда ничего такого формулировать. Мы чуяли эту самую свободу по-детски непосредственно, и она явилась нам в ярком и сверкающем виде, перед которым даже новогодняя елка казалась почти столь же нудной, как и изложение по картине "Прибыл на каникулы".

Свободы не было, а ощущение было. Тогда оно было...

А каков будет из себя фестиваль, посвященный фестивалю и обеспеченный Департаментом семейной и молодежной политики, лучше не воображать себе. По всей видимости, по стилистике и эмоциональному накалу он будет не существенно искрометнее, чем процитированный в начале анонс. Короче говоря, о том фестивале, который состоится в соответствии с распоряжением № 252-РП, думать не будем. Пусть об этом думает упомянутый Департамент и все те, кто, поплевывая на ладошки, изготовился пилить и рубить. Это их праздник.

А вот о том, пятидесятилетней давности событии мы, пожалуй, вспомним. Вспомним с благодарностью, с нежностью и, представьте себе, с надеждой.