На линии огня

Дискуссия об отношениях между преподавателями и студентами - самых сложных в системе университетского образования.

Цайт Кампус: Господин профессор, что же вас так раздражает в студентах?

Кэслер: Я часто близок к депрессии. В начале обучения я задаю студентам вопрос: "А что вы хотите знать?" В ответ - тишина. Задаю следующий вопрос: "Тогда почему вы захотели изучать социологию?" Ответ: "Да мы в общем и не хотели". Далее следуют истории о том, кто как сюда попал: кто-то не нашел места в среднем учебном заведении, кто-то - в профессиональном вузе. Остался вот разве университет, специальность "социология", это вроде бы связано с людьми. Если я сообщаю на семинаре, что на следующей неделе мы читаем Хабермаса, студенты говорят: "Я его не понимаю, и я не знаю, почему я должен его читать". Треть всех учащихся - это не студенты университета, им здесь не место!

Цайт Кампус: Все действительно так скверно?

Марейке Глёс: Конечно, есть студенты, которые вообще ни о чем не имеют понятия. Но когда нам говорят, что мы должны понимать Хабермаса... Мы больше не учимся учиться. Многие преподаватели вообще никогда и ни в чем не идут нам навстречу. Они полностью отгородились от нас, ушли в свою скорлупу. Очень часто преподаватель для меня - это нечто вроде властной инстанции, он окружен своими подчиненными и сотрудниками. А студенты остаются по другую сторону барьера. Многие доходят до того, что просто боятся идти на прием к профессору. И они в этом не виноваты. Преподаватели должны быть более открытыми!

Марейке Гленск: Меня страшно раздражают доклады сокурсников, не заинтересованных в учебе. Но есть, к сожалению, и большое количество преподавателей, которым совершенно безразлично качество студенческих работ. На семинаре они садятся куда-нибудь на заднюю парту и читают газету или между делом проверяют домашние задания.

Глёс: Если они вообще задают домашние задания. Многие для этого слишком ленивы и проверяют знания студентов скучными контрольными работами с заданиями по выбору. Но, конечно, иногда мне хочется хорошенько встряхнуть и моих сокурсников. Они приходят, например, на лекцию по политэкономии и сидят, беседуя друг с другом, а ведь при этом их никто не обязывал приходить, они вполне могли бы оставаться дома, у нас ведь нет контроля посещаемости.

Цайт Кампус: Но кто же все-таки больше виноват в столь грустной ситуации: ленивые преподаватели или глупые студенты?

Кэслер: Я бы потерял самообладание при виде читающих газеты коллег. И я выхожу из себя, когда во время лекции то же самое делают слушатели. Я не могу это принять. Я подхожу к ним и говорю: "Вас не очень раздражает, если в то время, когда вы заняты чтением прессы, я тут перед вами распинаюсь?" Еще года три назад студенты после таких слов делались пурпурно-красными. А сегодня они с вызывающей наглостью заявляют: "А какое вам дело? Если вы этого пережить не можете, так поищите себе другую работу!" Со своим невыносимым самомнением они сам учебный процесс понимают абсолютно ошибочно: как перформанс, при котором некий клоун-развлекуха запускает перед ними фейерверки.

Глёс: Но ведь и содержание лекций часто остается загадкой. 70-80 процентов всех преподавателей читает только то, что написано в их конспектах или Powerpoint-презентациях. Есть множество семинаров, на которых я вообще ничему не учусь. Преподаватели задают студентам доклады только потому, что они сами не хотят излагать и разъяснять содержание темы.

Гленск: То, что студенческие доклады очень слабые, - это вина самих студентов. На занятиях по специальности "педагогические науки" сидят люди, которые решили стать учителями просто потому, что им не пришло в голову ничего другого. Они читают доклады и даже в глаза своим сокурсникам не смотрят, они даже этого не могут. Что же они будут делать в школе, когда окажутся лицом к лицу с тридцатью пляшущими вокруг учениками? Такие доклады для меня пустая трата времени. И я тоже раздражаюсь: почему среди преподавателей так мало тех, кто имеет смелость и упорство прямо сказать студентам, что им следовало бы еще раз задуматься о том, правильно ли они выбрали себе специальность. Большинство преподавателей ставят всем хорошие оценки, без малейшей критики.

Цайт Кампус: Почему же они ставят хорошие оценки?

Кэслер: Не меньше половины преподавателей отказываются ставить индивидуальные оценки. Это порождение 1968 года: конкуренция и успеваемость с тех пор табуированы.

Цайт Кампус: А вы ставите плохие оценки?

Кэслер: Я ставлю оценки по полной шкале, и многие студенты из-за этого перестали посещать мои занятия - причем как очень слабые, так и яркие, сильные студенты. Тот же, кто ставит любому одинаково хорошую оценку, облегчает себе жизнь: таким путем он становится популярным среди студентов, а у него самого меньше работы.

Гленск: Моя сокурсница, которая писала работу в магистратуре, хотела, чтобы один профессор стал ее научным руководителем. Он ей сказал: "Вы получите плохую оценку. Так что дважды подумайте, хотите ли вы, чтобы я стал вашим руководителем?"

Цайт Кампус: Что это было - некий способ отказаться от работы? Почему многие профессора так себя ведут?

Кэслер: Условия работы профессора такие же, как у судьи: над ним нет начальников. В обычной ситуации каждый работник, напротив, имеет начальника, который в крайнем случае имеет право применить максимальные санкции: если человек ленив, он вылетит с работы. С профессором в Германии такого случиться не может. К сожалению, такая система работает во благо только тогда, когда существует внутренняя мотивация что-то делать. Когда я был деканом в Гамбурге, мне довелось одному коллеге передать документ о получении статуса пожизненного профессора. Он сказал тогда: "Прекрасно, теперь я могу ничего больше не делать". Как мне тогда хотелось вырвать у него из рук удостоверение!

Цайт Кампус: Правда ли, что профессора особенно склонны к тому, чтобы ничего не делать, кроме как почивать на лаврах?

Глёс: У нас есть один приват-доцент, он замещает руководителя кафедры. Каждый семестр его могут снять с должности. Он ведет два семинара по основной специальности, один тренинг, три коллоквиума и один курс лекций - столь активно работающих людей очень мало. И напротив, каждый студент знает, что профессора часто бывают очень пассивны.

Кэслер: Я возражаю! Нужно приложить массу усилий уже для того, чтобы твоя кандидатура обсуждалась на профессиональной комиссии. Путь к профессуре сложен, человек подвергает себя огромному риску. К примеру, система предполагает, что человек в 60-летнем возрасте пишет и публикуется как бешеный, активно преподает и регулярно подает заявки на исследования. И это только потому, что он это делал в 40 лет. Я думаю, что каждый человек, идущий в науку, стремится к бессмертию - и хочет оказаться не только в Ежегоднике Кюршнера (1), но в Брокгаузе. Однако рано или поздно он от этой мысли отказывается - либо из-за того, что недостаточно талантлив, либо для него такая деятельность чрезмерно утомительна. Тогда он замечает, что жить можно и без особого напряжения.

Цайт Кампус: Как вы замечаете, что преподаватели вами не интересуются?

Гленск: На математике случается услышать, например, такое: "Это доказательство совершенно тривиальное". Но для меня оно совсем не тривиальное! Создается ощущение, что преподаватель живет в своем собственном мире и уже не способен посмотреть на мир глазами студента. Только после того, как ты это все объяснишь, преподаватель может понять, в чем дело, и часто охотно помогает.

Глёс: Преподаватели часто окружают себя ореолом высокомерия. Они дают понять студентам, что те могут задавать только высококвалифицированные вопросы - и о горе, если ты не читал их кандидатские или докторские! Перед каждым приемом у преподавателя я стараюсь выдумать вопросы поумнее. А тот, кто пришел на первый курс, мы их называем "эрсти" ("первочки"), оказывается поначалу в совершенно враждебном окружении.

Кэслер: "Эрсти"! Опять я это слышу! Студенты называют себя "студики" (Studis), и даже особо одаренные студенты, получающие стипендию от Studienstiftung des deutschen Volkes (2) называют себя "фондики" (Stiftis). Эта языковая самоинфантилизация заставляет задуматься. В начале учебного года весь Марбург превращается в игровую площадку с ралли и другими увеселениями для "первочков". У меня возникает ощущение, что я нахожусь на детском утреннике. Эта языковая культура студиков-первочков ведет к самоумалению!

Глёс: Самоумалению? Но речь также идет о том, чтобы быть поприветливее. Позже ведь еще будет достаточно трудно.

Цайт Кампус: Достаточно трудно? Вы, господин Кэслер, жалуетесь на то, что студенты ничего не читают.

Кэслер: В отделениях по специальностям "химия" и "физика" нет никого, кто бы до поступления в университет не знал бы, чем занимаются эти науки. Филологические дисциплины - пограничные, многие студенты до поступления не представляли, что им придется столь много читать. Меня это удивляет, но это так. В остальных гуманитарных науках, в социальных науках студенты лишь после первых семестров понимают, что они будут делать, если доучатся до конца. И тогда они говорят: "Вообще-то это интересно, но я не могу столько читать". И потом они пишут в контрольных работах Hops вместо Hobbes (Гоббс) или Lutta вместо Luther (Лютер).

Гленск: После поступления, на празднике первокурсника, нас приветствовали словами, что, если мы не будем каждый день прочитывать по 4 газеты, мы ошиблись адресом. Многие студенты были в шоке. Но я также знаю студентов-педагогов начальной школы, которые утверждают, что одолеть 30 страниц в неделю им не под силу.

Кэслер: Многие из моих студентов оказывают открытое сопротивление, если получают задание прочесть за неделю 30-50 страниц.

Глёс: Я знаю лишь немногих студентов, которые не любят читать. Проблема в преподавателях: они выдают на-гора список книг, которые стоило бы прочесть. Но это не обязательно. И я замечаю: если я какую-либо книгу прочла, это хотя и хорошо для общего понимания, но на семинаре никак не помогает. А я хочу поскорее закончить университет.

Гленск: А я должна поскорее закончить университет. Я не могу пропускать занятия более двух раз.

Кэслер: Я это не первый раз слышу, и меня это очень удручает. Студенты должны хотеть читать! Университет - это одно из немногих оставшихся на земле мест, где человек может свободно расти и развиваться. Когда я был студентом, я радовался освобождению от тюремного давления школы. В то время меня никто не спрашивал, как это все сочетается с моим расписанием. Для меня отсутствие сегодня этой свободы никак не вяжется с самим понятием "университет".

Участники дискуссии:

Дирк Кэслер, 62 года, профессор социологии в Марбурге. Один их известнейших специалистов по Максу Веберу. Уже много лет остро критикует систему высшего образования, а также студентов. До переезда в Марбург (1995, в течение 11 лет занимал должность профессора в Университете Гамбурга.

Марейке Гленск, 22 года. Только что закончила бакалавриат по специальностям "английский язык" и "математика" в Свободном университете Берлина. Этой зимой начинает обучение в магистратуре, после окончання которой собирается стать учительницей.

Марейке Глёс, 24 года. Учится в Берлине по специальности "политэкономия" (традиционный диплом), а также по специальности "этнография" в магистратуре. Кроме этого, активно участвует в работе общественной студенческой организации в своем вузе ("Unabhаngige Liste der Fachschaften"), также отвечает за политическое образование в AStA (3) города Бонн.