Музейные экспонаты могут перекочевать в церковь

осле «распила» рудников, заводов, фабрик и прочего общегосударственного достояния, перешедшего в руки «эффективных собственников», у народа осталось очень мало ценностей. Одна из немногих — культура, в частности, музеи, коллекции которых собирали наши предки. И вот сегодня разворачивается борьба вокруг требования представителей духовенства передать всё церковное, находящееся в музеях,— Церкви. Мы попросили прокомментировать эту ситуацию Павла Васильевича ФЛОРЕНСКОГО — человека сугубо православного и в то же время известного геолога, учёного, академика Российской академии естественных наук, члена Союза писателей России да к тому же внука знаменитого Павла Александровича Флоренского, которого отличало сочетание энциклопедической образованности с даром тончайшего богослова, что так ярко проявилось в его широко известных книгах «Столп и утверждение истины», «Иконостас» и ряде других работ.

Похоже на склоку

Сначала это было провозглашено в СМИ в связи с подготовкой правительством законопроекта «О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения, находящегося в государственной или муниципальной собственности». А потом началась и практическая передача.

Содержание этой законодательной инициативы вызвало бурю протестов во многих слоях общества. Получалось, что наступило время, когда Церковь, в 1918 году отделенная от государства, претендует на государственные, то есть народные, ценности. Не доиграемся ли до того, что Леонардо и Рафаэля в сельские костёлы из Эрмитажа потребуют?

Для обоснования претензий на госимущество и общенациональное достояние в дело пошло огульное охаивание нашего прошлого, в том числе и тех лет, когда Церковь вместе со всей страной поднялась против фашизма. Нашлись и такие клерикалы, которые защищают генерала-предателя Власова.

Государственным музеям бросают обвинение в том, что, дескать, иконы там «ворованные», хотя многие собрания созданы до революции, а то, что попало в музей позже, сохранено зачастую вопреки государственной политике борьбы с религией. Казалось бы, низкий поклон за это музеям. Но никто из инициаторов передела музейной собственности высказать слова благодарности самоотверженным музейщикам до сих пор не решился. Конфликт разгорается, приобретая порой характер склоки.

Что есть музей?

Но давайте разберёмся: что, собственно, это такое — государственные музеи. На мой взгляд, их задача — оберегать культуру, а значит, и сохранять государство в единстве его истории. Для этого, в частности, необходимо сохранять облик городов, этику народа, обычаи и, наконец, ценности, к примеру, государеву Оружейную палату, Эрмитаж, Исторический музей, Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина, Алмазный фонд… В этом ряду и памятники советского времени, например, реликвии Победы. Словом, сохранить прошлое для будущего — такова, по-моему, консервативная и консервирующая задача государства.

Итак, сохранять и охранять. Поэтому музеи хранят, казалось бы, ненужные теперь для практических целей кремнёвые скребки и наконечники стрел. Со сменой времен и вкусов должны бы сохранять (вопреки этим новым вкусам) всё ценное из всех эпох. Должны бы… Но вот в отношении икон этого, к сожалению, не получилось. Музеи собирали только то, что, по мнению искусствоведов, отвечало «высокому художественному уровню». А вот иконы простого, массового крестьянского письма, получившие негативный ярлык «примитивов», оказались вне интересов музеев. Коллекционеры их тоже не брали по причине их массовости и дешевизны. Гигантское количество таких икон если не погибло, то ушло «за бугор». Иконы XVIII—XX веков, значительная часть которых делалась маслом в живописной манере (как, например, росписи храма Христа Спасителя), в отделы древнерусского искусства не брали, в отделы станковой живописи не брали тоже. А сколько было уничтожено храмов по причине их недостаточной древности, противостоять этому искусствоведы не могли. И это не вина их, а беда.

Что есть Церковь?

А что же Церковь? Ее основная и практически единственная задача — спасение человеков для вечной жизни. Всё остальное — второстепенно и лишь обслуживает главное. Главное в Церкви то, что происходит во время евхаристии: пресуществление вина и хлеба в кровь и тело Христовы. Церковь ежедневно создает эту величайшую ценность, величайшую святыню, равной которой нет ничего ни на земле, ни в космосе. С нею несравним ранг значимости других ценностей, которыми обладает Церковь. Оклады к иконам, потиры, лжицы и прочее только обслуживают литургию и завершающие её евхаристию и причастие.

Традиция, предание охраняют Церковь от ошибок. Поэтому Церковь строго оберегает то, что гарантирует истинность литургии, — не только дух, но и букву богослужения. Даже точечное изменение в нём может якобы перевернуть мир и не раз приводило к гражданским войнам. И сегодня попытки перевести богослужение с церковнославянского на русский приводят к нешуточным волнениям. При этом замечу, что церковнославянский это как раз и есть нарушение Кириллом и Мефодием западной традиции служить литургию только на древнееврейском, греческом и латинском языках. После перевода Священного Писания на созданный ими церковно-славянский стали переводить Писание и на другие языки. Так что язык богослужения — это традиция, которая, при всей её кажущейся незыблемости, тоже подлежит эволюции, меняется, как и вся наша жизнь.

Верующие стремятся украсить богослужение. Но делают это в каждый период времени по-своему, в соответствии с модой. Потир, к примеру, украшают драгоценными каменьями, хотя пресуществление может произойти и в деревянной чаше.

Обратимся к жизни простого прихода. Да, богослужение вечно и неизменно. Но, например, облачения священнослужителей изнашиваются, их ремонтируют, а потом выбрасывают и покупают новые. Даже мощи облачают в одежды, которые время от времени меняют. Помню, как архиепископ Новгородский Сергий (Голубцов) сетовал: «Музей вернул нам мощи святого Никиты Новгородского. В музее его выставляли напоказ без одежды, прикрытым. Он был высокий, а мы как-то это не учли. Стали облачать, а облачения оказались не по росту, коротки».

В своё время митрополит Московский встречал императора Павла I в Троице-Сергиевой лавре. Он специально облачился в истлевшее одеяние игумена Никона. Царь был взбешён. То ли ему не понравилось изношенное облачение, то ли он увидел в этом святотатство. Но факт: для реальной жизни Церкви нужны современные священные предметы, а не музейные экспонаты.

Об иконах. Напомню, что молятся и поклоняются не иконе — раскрашенной доске, а Тому, Кто на ней изображен. Конечно, иконы, к которым прикладываются, со временем изнашиваются, становятся не столь благолепны. А в церкви нужно благолепие, а не древность, поэтому иконы приходится поновлять, наносить новые слои краски. Их снова благочестиво лобызают. И снова поновляют…

Мода на ту или иную манеру письма меняется не только у искусствоведов, но и у духовенства. Сто—двести лет назад нравилось натуралистическое письмо икон. Его замечательно восстановили в храме Христа Спасителя — под вой эстетов, которым сегодня нравится письмо «под Рублёва».

Существует традиция украшать иконы драгоценными окладами с самоцветами. Оклад прибивали гвоздями. У Владимирской иконы, по крайней мере, пятнадцать раз меняли оклад, а значит, столько же раз «вбивали гвозди» в Царицу Небесную. И никто в этом не видит кощунства, это норма. В конце концов, молиться Богородице можно и перед репродукцией иконы Владимирской Божьей Матери, здесь тоже присутствует Она. В каждодневном церковном обиходе древность и тем более материально-художественная ценность иконы в принципе не имеют значения, поскольку несоизмеримы с Тем, кому молятся. Один иерей говорил мне, что рад тому, что в его храме нет старинных икон: не ограбят и тем самым не осквернят церковь. Хотя, конечно, для верующего человека важно, насколько икона намолена, какие исторические события и чудеса с нею связаны и т.п.

Владимирская икона Божьей Матери, как гласит церковное предание, трижды спасала Москву. Но вот икону поместили в находящуюся рядом с Третьяковской галереей церковь. В контексте активных разговоров о нашем растущем якобы благочестии следовало ожидать, что беспрерывная всенародная очередь будет стоять в этот храм, как стояла очередь когда-то в Мавзолей В. И. Ленина. Но этого не произошло. Церковь с подлинной Владимирской иконой, как правило, пуста, хотя это ничуть не умаляет духовной ценности иконы. Можно считать, что пока эта святыня как бы скрыта под спудом погруженных в житейскую суету столичных жителей.

Что же до материальной ценности икон в рублях или валюте — это уже другой вопрос, который молящегося не волнует. Если, конечно, это не сражающийся за престиж олигарх, построивший для себя личную часовню.

Желают «попилить»

Когда-то иконостас, написанный Андреем Рублёвым в Успенском соборе Владимира, закоптел, а мода пошла на иной стиль. Поэтому рублёвский иконостас даже не стали записывать, а отдали в сельскую церковь, а в соборе поместили новый — благочестивый, с золотой поволокой.

В Звенигороде гигантские доски деисусного чина работы Андрея Рублёва также закоптели и частично осыпались. Их благочестиво заменили на новые, а прежние положили на хранение. А потом забыли в сарае. Впоследствии одну из них использовали как ступеньку. Игорь Эммануилович Грабарь случайно их обнаружил, а Третьяковка сохранила. А теперь идет вой, что эти иконы якобы украли у русского народа большевики и их срочно надо вернуть в церковь.

Когда создавался Русский музей, от имени Государя у матушки игуменьи Спасо-Евфимиева монастыря в Суздале попросили старые закопчённые иконы. Вместо них написали новые. Игуменья была счастлива, а древние расчищенные иконы ныне украшают Русский музей. Их кому, спрашивается, «возвращать»?

В Писании читаем: «Кто изображен на этой монете? — Кесарь. — Так и отдайте кесарю кесарево, а Божие Богу». В процессе нынешней материализации духовных ценностей становится привычным такой кощунственный вопрос: какого века эта покрашенная доска стоимостью столько-то рублей с изображением Бога? Ее историческая, художественная и музейная ценность измеряется в валюте. А духовная — неизмерима. Хотя она та же, что и у образа производства Софринской фабрики, продающегося в обычной церковной лавке.

К сожалению, сегодня речь идёт не о сбережении церковной духовности . И не о культурной ценности. Спорящие озабочены чисто денежной стороной дела, просто желают «попилить» то, что хранится в музеях, то, что музеи сохранили. А сохранили многое. Слава им за это!

Надо отметить, что в общественном мнении в ходе нынешнего спора о реституции музейных ценностей музейщики сегодня морально выигрывают. Но смогут ли они выиграть на практике? Или снова древние иконы поновят богомазы, фрески забелят, а потом их запишут отечественные Пикассо, древние реликвии продадут, ибо нужны деньги на постройку палат для клира.

А и правда эти палаты нужны, трудно осуждать за это бывших кандидатов физико-математических наук, военных, врачей и других советских разночинцев, ныне рукоположенных в иереи, за то, что они нуждаются в надлежащих бытовых условиях, чтобы ежедневно исполнять свой долг — пасти свою сегодняшнюю всё увеличивающуюся паству.

Дыхание белого камня

Замечу, что сегодня в дискуссиях о церковной реституции не меньше, чем об иконах и окладах, говорится о недвижимости — храмах, окружающей их земле.

Многие здания церквей — бесценные памятники зодчества. Церковь как постройка сугубо функциональна. Мне пришлось изучать «самочувствие» белого строительного камня в памятниках архитектуры для разработки методов их охраны и эксплуатации. Я пришел к выводу, что любой памятник, особенно древний, — это живой организм. Правильная его эксплуатация — очень сложное дело. Наши предки понимали это и, как правило, возводили две церкви: круглогодичную отапливаемую и летнюю, которая на зиму закрывалась. Было разработано «духовое» отопление, когда горячий воздух (но не дым и пар) проходил по полостям внутри стен. Было многое другое, что служило сохранению церкви как постройки, а также икон и фресок.

Передача всех церквей, независимо от их состояния и культурной ценности, в эксплуатацию приходов приведет к трагическим последствиям для древних церквей, не рассчитанных на нынешнее состояние экологии и воздействие современного человека с его стилем жизни. Уже сейчас разрушились фрески в Троицком соборе Троице-Сергиевой лавры, которые, я это хорошо помню, писали палешане в 50-е годы прошлого столетия. А в других церквах гибнут древние фрески. Я призываю к осторожности, ибо из благих намерений церковную культуру разрушают не только неграмотные клирики, но и высокообразованные музейщики: чего стоят перила в Благовещенском соборе Московского Кремля, ввинченные в сохраняемые вроде бы ими фрески!

Что касается клерикалов, то для них церковь — это не музей, а мастерская, как говорил по сходному поводу тургеневский Базаров. Поэтому не вызывает удивления высказывание действующего архиепископа Псковской епархии Евсевия, когда он, впервые посетив собор XIV века Снетогорского монастыря, «приговорил» тамошние фрески объявив, что, как только собор передадут церкви, «всё это безобразие мы забелим» (ряд других радикальных высказываний Высокопреосвященного приведены в статье реставратора Псковского музея Н. Ткачёвой. — Ред.).

Когда-то меня как эксперта Фонда культуры посылали обследовать ход реставрации именно этих фресок. Я наблюдал подвиг советских реставраторов, спасших и сохранивших древние фрески, которые нынешний владыка собирается «забелить». А потом, естественно, артель нынешних богомазов напишет благочестивые картинки, отвечающие вкусам современного архиерея. Так что передача древних храмов клиру — процесс неоднозначный и весьма рискованный.

Наша страна переживает великое чудо возвращения народа в Церковь. Слава Богу! Повсюду возводятся сотни церквей. Стало историческим событием возведение храма Христа Спасителя. Горжусь, что в экспозиции храмового музея есть и моя статья о неизбежности воссоздания храма, вышедшая ещё тогда, когда на этом месте был бассейн. Храм является эталоном возведения многофункционального общественного здания и в то же время — церкви. Так и надо возводить их — по последнему слову современной архитектуры. А с другой стороны, очень тревожно: что будет, если немногие сохранившиеся древние церкви из музейного, сберегающего режима попадут в обстановку жесткой повседневной эксплуатации. Неужели и соборы Московского Кремля превратятся в приходские церкви, где всё будет подчинено современным удобствам? Нет, этого допустить нельзя.