Есть ли у нас идеология?

Под идеологией она понимает процесс производства символов, форму «символического» принуждения, а под коммуникациями – способ трансляции идеологии обществу. Она считает, что в период постмодерна общество не нуждается в общем привнесенном смысле и может его самостоятельно для себя вырабатывать, а место идеологов занимают СМИ и публицисты.

Абстрактный вопрос развернул меня к сегодняшней России, и вот мое мнение – не политолога, а журналиста. На мой взгляд, в современном обществе (постмодерна) параллельно идут два процесса: деидеологизации и поиска новых идеологий. Деидеологизация понятным образом связана с тем, что следование некоторой идеологии, вышедшей на уровень государственной, слишком часто приводило к той или иной форме авторитаризма, в предельном случае – тоталитаризма. Особых «успехов» тут достигли коммунизм, фашизм и национализм. Отсюда – политика денацификации в Германии, борьба с партийными привилегиями в первые же годы Перестройки, указ Ельцина о департизации госструктур и принцип деидеологизации, внедренный в Конституцию РФ 1993 года и ныне успешно нарушаемый. Некоторые страны усугубили эту борьбу политикой люстраций.

В России после 1991 года маятник качнулся в сторону идеологического вакуума, а место идеологии заняла практика обогащения для одних и выживания для других (не стану утверждать, что эта практика является производной от либеральной идеологии, потому как в либеральных демократиях есть как образцы беспримерного обогащения, так и столь же беспримерного – и массового – милосердия и благотворительности). Но в России, как в стране очень и очень особой, принцип «обогащайтесь» принял весьма уродливые формы. Либеральные свободы, не ограниченные общественным договором, превращаются в «естественное состояние» по Гоббсу, в войну всех против всех. В России в этот период мы получили так называемые «лихие 90-е». Неудивительно, что в условиях нечетко сформулированного общественного договора и, как следствие, слабой легитимности власти общество не чувствует себя в безопасности и жаждет хоть какого-то порядка, связывая его с поиском понятных идеологий или, в простейшем случае, к возврату к обкатанной авторитарной идеологической модели. Это опять же пример России, чья история к тому же обременена патерналистской крепостнической традицией. Наш маятник сегодня, очевидно, качнулся в противоположную сторону.

Люди в странах с неразвитым общественным договором (и с неразвитым гражданским обществом) склонны к простым решениям и не склонны к общественной дискуссии. Им проще «перепоручить» и себя, и производство общественных смыслов харизматическому лидеру или условным «трем толстякам». Поэтому наша идеология сегодня – «делай, как Путин, он никогда не ошибается». Поэтому Россия, строго говоря, живет все еще без идеологии, хотя и склоняется к советскому ренессансу, отсюда масса чисто совковых символов, которые вновь входят в нашу жизнь. Россия – это не либеральная демократия, не конституционная монархия и тем более не коммунистическая республика. Это какой-то мутный бульон, в котором варятся кусочки и того, и другого, и третьего, и еще бог знает чего, и людям приходится вариться в этом же бульоне. В нем же рождаются очень странные идеи, например, о примирении «белой» и «красной» Россий, сталинизма и православия (см. материалы Изборского клуба), в общем, о примирении кроликов и удавов или Волка и Зайца из «Ну, погоди». Идеология – идеальная (смысловая и символическая) субстанция, которая (на время?) склеивает слои общества. Заглянул в учебник по политологии, а там автор выделяет всего три основных идеологических течения – либерализм, консерватизм и марксизм. Так что, если брать по крупному, выбор небогат, и если Россия изобретет себе какую-то «суверенную» идеологию, она будет вариацией на тему одной из упомянутых. Не забудем другую нашу особенность: как активно сегодня образовавшуюся идейную пустоту заполняет «вогосударствленная» церковь, обласканная «воцерковленным» государством.

Не думаю, что период постмодерна сопровождается «поголовной» деидеологизацией. Ведь право не исповедовать никакой идеологии или веры – это, как ни парадоксально, базовый идеологический принцип, причем либеральный, имеющий отношение к свободе совести. Устойчивые государства опираются на проверенные идеологические основы, в хорошем смысле «национальные скрепы». Западные демократии – это либеральные демократии, там партийная борьба идет не между идеологиями, а между оттенками или крыльями одной и той же либеральной идеи (например, «больше государства» или «меньше государства»). Восточные монархии – это религиозные (мусульманские) государства. Да, есть у нас и ошметки соцлагеря, но, думаю, мало кто относится к ним слишком серьезно, по крайней мере, до тех пор, пока они не начинают размахивать ядерной дубинкой (я имею в виду Северную Корею). Куба еще долго может оставаться Кубой только потому, что она крошечная. Со странами побольше такое не пройдет (и не прошло). Впрочем, влияние коммунистической идеологии на ход всемирной истории нельзя переоценить.

Трудно бывает говорить о «чистых» идеологиях в государствах переходного типа, когда происходит тяжелый транзит от одних идейных основ к другим. Этот транзит легко принять за деидеологизацию, но, мне кажется, это именно транзит. В частности, никто не гарантирует, что не произойдет отката к прежним идеологическим устоям, если они сильны, если они укоренены в слишком инертном общественном сознании. Здесь политическая идеология тесно связана с экономическим курсом национального правительства и степенью включенности страны в глобальные экономические процессы, поэтому, пожалуй, некорректно говорить об идеологии в отрыве от экономики. Как говорил классик, политика есть концентрированное выражение экономики.

Под идеологией я бы понимал процесс выработки смыслов и соответствующих им символов, а не процесс выработки одних лишь символов. Ведь символы – это форма презентации смыслов. Не забудем Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь». Поэтому можно говорить о степени соответствия символа и смысла. Если в России есть «сталинский» гимн, имперский герб и вновь вернувшееся звание Героя труда (капиталистического труда?), то это может указывать на то, что Россия – страна противоречивых, неустоявшихся смыслов, страна без идеи, без государственной идентичности, страна ad hoc, страна «равнения на Путина», страна хлипкого общественного договора, склонная к простым решениям и в массе ностальгирующая по «порядку». Хотя как раз «сложные» страны с сильным общественным договором, легитимной властью и идеологией, воплощенной в мириадах человеческих связей, в гражданской сетевой структуре, – это страны с наивысшей мерой порядка.

Чем теснее в обществе соотнесены свободы и ответственность, тем эффективнее, на мой взгляд, там протекает политическая коммуникация как способ информационной связи между политическими акторами, государством и обществом. В свободном обществе политическая коммуникация – это улица не просто с двусторонним движением (между обществом и государством), но это скоростное шоссе с множеством полос в обе стороны и с транспортными развязками в виде НКО. В примитивных идеологиях политическая коммуникация осуществляется сверху вниз, по вертикали, без обратной связи, через глашатая, радио, собрание «трудового коллектива», через «зомбоящик».

Интересен вопрос – где вырабатываются идеологии? Можно ли это дело поручать государству? Ведь это всего лишь надстройка, чиновники и силовики, они такого могут наворочать… Правительства меняются, а армии и чиновники остаются, ну, разве что тусуются туда-сюда. В «классической» политике производство идей – это привилегия партий, которые борются за право проводить их в жизнь, придя к власти. Но в институционально устойчивых режимах потеря партией власти – не катастрофа, а обычное дело. Одно из умных определений демократии (по Пшеворскому): это система, при которой партии теряют власть. Это вообще не трагедия, если сильны институты. Впрочем, Россия и здесь пошла своим путем, потому что у нас идеи для страны продуцирует кучка кремлевских гномов, а правящая партия лишь послушно их «озвучивает», при этом традиционные национальные СМИ не являются общественными, потому что вновь стали средствами не информации, а пропаганды.

Существенным в процессе общественного смыслообразования может оказаться вклад интеллектуалов, которых принято считать совестью нации, чей авторитет и интеллект настолько высоки, что позволяют им влиять на «массовое производство» смыслов. Трудно забыть историю о нескольких русских писателях, которые в 1980-х серией яркий публицистических текстов отменили поворот сибирских рек. При этом, отвечаю моей питерской vis-a-vis, выработка идеологий никак не принадлежит СМИ, несмотря на то, что там могут публиковаться авторитетные интеллектуалы. Средства массовой информации – это проводник и аккумулятор смыслов, но не субъект идеологий. Идеологизированное СМИ – это пропагандист и агитатор, лишающий себя главной характеристики средства массовой информации – неопределенности аудитории. СМИ могут служить каналом политической коммуникации, но не они инициируют ее.