Либерасты в озерзамках

Из всех риторических фигур в моде простейшая — эвфемизм. Сладкое слово для всякой мерзости, пришло его время.

Что такое «временный городок»? А «временный пункт размещения»?

Это чиновники ФСИН придумали удачные эвфемизмы для лагеря мигрантов в Гольяново. «Городок» — трогательно звучит, почти как «бобровая хатка».

Простодушный Андрей Исаев, председатель комитета Госдумы по труду и социальной политике, так прямо и предложил не использовать слово «лагерь», чтобы избежать негативных коннотаций. Куда лучше — «нестационарный пункт временного содержания нелегальных мигрантов».

В эпоху государственных эвфемизмов оппозиция предпочитает протестные перифразы. «Кровавая гебня» вместо «Кремль», «Партия жуликов и воров» вместо «Единая Россия». Теперь-то мы знаем, за что посадят Навального: за перифраз. Любят также дисфемизмы и гиперболы: Путина все чаще кличут Гитлером, а «временный городок» в Гольяново — концлагерем. За чрезмерную любовь к риторическим фигурам многие оппозиционеры даже получили шутливое прозвище «либерастов» и «демшизы».

Кстати, «либераст» (или, наоборот, «кремлядь») — типичный пример контаминации, столь любимой поэтами Серебряного века («офиалчен и олилиен озерзамок Мирры Лохвицкой»). Вот как эволюционировал русский язык за сто лет: от озерзамков к либерастам.

Политики треплются, интернет подхватывает, бывает и наоборот — это нормально, это в природе политиков и интернета. Но в последние годы риторическая активность почти вытеснила политическую. Во всяком случае, в законотворчестве. Достаточно вспомнить, какие законы принимались и обсуждались в последний год:

— закон о клевете;

— закон об оскорблении чувств верующих;

— закон об иностранных агентах (который никого бы не взволновал, если бы не словечко «агент»);

— закон о мате в СМИ;

— закон о пропаганде гомосексуализма.

Все — про язык, для языка, против языка. Удивителен этот лингвоцентризм, ведь среди депутатов совсем мало филологов, а за всех силовиков отдувается единственный профессиональный журналист — экс-телеведущий Владимир Маркин.

Отчего там, наверху, помешались на словах и выражениях? Тут чисто блатное внимание к словам: за базар ответишь. Преступный мир много лет питает чиновное сословие, и неудивительно, что политическая культура речи наследует тюремной. Да еще у журфаков кризис перепроизводства, и все эти толпы идут не в районную прессу, а в спичрайтеры, советники и консультанты.

И пока цепные гуманитарии («кремлядь») сражаются против диких («либерасты») в пространстве символического, в реальности все пущено на самотек. Нефть капает, вольфрам блестит на солнце, шубохранилища прирастают пристройками, все происходит как бы само собой.

Не знаю, что там в головах у государственных мужей. Зато знаю, как это бывает на государственном телевидении. Год жизни я провел на ВГТРК — под началом того самого Дмитрия Киселева, который предложил сжигать сердца мертвых геев. Я работал в петербургской редакции, и однажды под запрет попали следующие глаголы:

1) засечь

2) торчать

3) потеть

...а также существительное «рот». Эти слова были объявлены ненужными, низкими и отлучены от эфира. Кроме того, редактор запретил «убивать» террористов, их можно было только «уничтожать».

Редактор, штрафующий за неправильные слова, мало отличается от прокурора, сажающего за них же. В новой России, где загибается политика, но процветает риторика, судят — за слово, сажают — за слово. За мнимую взятку в 130 тысяч не дают семь лет. Бессмертное, прокурорское: «Может ли человек по фамилии Фарбер бесплатно помогать деревне?» Семь лет дали не человеку — фамилии.

Конечно, язык — обоюдоострое оружие. На всякого Оруэлла — свой Эзоп. Можно исхитриться и на всю эту мнимую политику положить с прибором: шишку, палку, болт, дурака, весельчака, шершавого и срамной уд. Но это будет символический протест, это кукиш, показанный из окон озерзамка.

А реальность — реальность тем временем проступает в заголовках новостей. «Красноярский хирург похитил героин из желудка пациента». Но во власти слишком мало филологов, чтобы прийти в ужас.