Профессора-чудаки

Справка. Любопытная рубрика существовала в еженедельном иллюстрированном журнале "Заря" (Издание Т-ва И. Д. Сытина) за 1914 г. Она носила название "Анкета "Зари" и выражала мнение людей по разному поводу. В связи с приближающимся праздником всех студентов и именин нашего интернет-издания предлагаем вашему вниманию "эпизоды далекого прошлого": раритетные материалы "Зари", посвященные празднику святой Татианы, воспоминания выпускников Московского университета прошлого века. 

Жизнь профессора проходила на виду у всех студентов. Он был их другом, старшим товарищем. Со всяким недоразумением, со всякой просьбой студенты шли непосредственно к своему профессору. Для студента и для его учителя были одинаково дороги интересы университета, задачи науки. Это были главные цели их существования.

Профессора Бабухин, Полунин, Матюшенко, Захарьин - все это типичные москвичи, типичные питомцы Московского университета. На всех них лежит какая-то своеобразная печать, все они отличались, каждый в своем роде, какими-нибудь привычками, чудачествами. Но это все было неотъемлемо от них, все это проходило на виду у студентов, которые знали их, любили, прощали очень многое, так как понимали их душу и характеры.

Наиболее характерную фигуру профессора того времени представляет из себя профессор Бабухин. Его бюст стоит и теперь в гистологической лаборатории Московского университета, но скульптор только отчасти передал наружность профессора, так как был очень грешен против анатомии.

Уже одна внешность Бабухина поражала всякого, кто его встречал. Тонкий, худой, очень изящного склада, с маленькими руками и ногами, он очень походил на изображения подвижников, которые обычно принято исполнять с неземными, постными, худыми лицами. Серые умные глаза смотрели иногда сурово, иногда очень милостиво - по настроению или по поведению слушателя.

Лицо его вечно нервно подергивалось, часто меняло свое выражение, и когда профессор был чем-нибудь очень рассержен, то было даже жутко смотреть на него.

Оригинал с головы до пят, Бабухин больше всего на свете боялся холода, боялся до того, что вечно носил самые странные необычайные наряды. Несмотря на то что у него были прекрасные длинные волосы, он носил кроме того на голове парик. Cверх парика он всегда надевал шелковую шапочку, а при выходе на воздух - большую шапку. Этих шапок у него был целый ассортимент. Он так боялся простудить голову, что даже имел специальную спиртовую лампу, чтобы нагревать шапку перед тем, как надеть ее на голову. В комнате он ходил всегда в шерстяном белье, в толстом суконном платье и поверх всего в легком драповом пальто. На ногах вечно были кожаные калоши, с которыми он не расставался ни на минуту. При выходе на воздух он надевал шинель, шапку и закутывался еще в большой плед. Конечно, ходить в таком виде он не мог: передвигаться было совершенно невозможно. Квартира его находилась во дворе университета в 20 шагах от лаборатории. И вот, каждое утро на дворе можно было наблюдать любопытную картинку, как профессора Бабухина везут в университет на извозчике. Его знали все извозчики, бравшие по 10 копеек за такое оригинальное путешествие через двор. Но иногда попадался новый извозчик, не знав­ший, к какому подъезду надо подвезти профессора. Бабухин начинал ругаться, кричать. Сбегались все служители университета, и извозчика торжественно направляли на нужную дорогу. Боязнь простуды у профессора Бабухина была так сильна, что он по окончании лекции всегда нагревал на спиртовой лампе свою шапку, надевал ее, молчал некоторое время и только тогда выходил на воздух, чтобы coвершить свое обратное путешествие домой на извозчике.

Как профессор Бабухин был одним из первых русских ученых шестидесятых годов, поднявшим русскую науку на один уровень со всей западноевропейской и заставившим уважать эту науку. А это было трудно в то время, когда университет до него питался необыкновенно большими ушами, на лице необычайная бородав­ка с волосами и громадные круглые золотые очки. Шею стискивал какой-то воротник вроде жабо. Между прочим, все это отличалось поразительной чистотой и аккуратностью.

Когда Полунин выходил на воздух, он надевал громадную енотовую шубу с колоссальным воротником, картуз с козырьком и боты. В таком виде, не раздеваясь, он читал лекции студентам в анатомическом театре, помещавшемся во флигеле при Екатерининской больнице. Этот флигель отличался тем, что его никак нельзя было натопить более чем до четырех градусов тепла. Все студенты поэтому принуждены были тоже сидеть в шубах, и лекция представляла из себя оригинальную картину.

Полунин не читал лекцию, он пел ее, особенно распевая все предлоги и союзы. Каждая лекция его начиналась со слов: «Прошлым разом мы...» - профессор делал выпад левой рукой вперед, ударял себя по уху и по бородавке, прищелкивал пальцами. Новые слушатели Полунина в первое время, пока не привыкли к его пению и прищелкиванию, хохотали в течение всей лекции. Хохот еще более усиливался, когда Полунин вдруг начинал рассказывать о всевозможных заболеваниях, иллюстрируя их примерами и соответственной жестикуляцией. Так он вдруг начинал изображать слушате­лям, как происходят у женщины роды, в другой раз описывать картинку, как на балу было сто девиц, из них 99 благоразумных и одна зефирная, неблагоразумная, в декольте, как она благодаря этому декольте простудилась и умерла от чахотки. И все это он иллюстрировал соответственными жестами, распахивал свою шубу, чтобы показать декольте девицы и т. д. В аудитории все время стоял гомерический хохот. Несмотря на свои чудачества, Полунин был очень благородный и бескорыстный человек. Во время своей врачебной практики он терпеть не мог, чтобы ему платили много за визит. Если это случалось, он страшно сердился, вынимал кошелек и давал сдачи_; так как признавал только сумму не выше трех рублей за визит.

Когда он был назначен деканом и был при исполнении своих обязанностей, то боже упаси студента назвать его по имени и от­честву. Он моментально выходил из себя.

- Что-сс?.. Кто я такой вам дался?.. Я господин декан, а не Алексей Иванович...

Но стоило ему войти в аудиторию как профессору, он начинал сердиться на тех, кто теперь называл его господином деканом, а не Алексеем Ивановичем.

На экзаменах с ним происходили самые невероятные случаи. Строгий, требовательный, он все-таки в результате никому не ставил меньше тройки. Но вот однажды случилось небывалое: Полунин поставил какому-то студенту двойку. Узнав об этом, студент заявил Полунину, что он застрелится, так как двойка - непереводной балл, и с этими словами студент ушел.

Полунин пришел в неописуемый ужас. Немедленно позвал на совещание субинспектора Богословского, и на совете этом было решено ехать отыскивать самоубийцу-студента. После долгих поисков они находят его где-то на окраине, на Девичьем поле, Полунин и Богословский входят в комнату и видят, что студент лежит на кровати.

- Мы вам поставили удовлетворительный балл, - заявляет Полунин. - Только вы должны дать нам подписку в том, что не застрелитесь.

Студент, конечно, дал требуемую подписку, и весь инцидент окончился к обоюдному удовольствию.

У Полунина был служитель латыш - Иван Иванович, на ред­кость бестолковый человек. Удивительно, что Полунин говорил ему всегда «вы», а Иван Иванович профессору - "ты". Однажды в анатомическом театре, в Екатерининской больнице, Полунин во время лекции потребовал полотенце. Один из студентов, подражая голосу Ивана Ивановича, вдруг ответил: «Эка... Не дам я вам полотенца».

Полунин, не подозревая мистификации, вступает в пререкания с затерявшимся в толпе студентом - мнимым Иваном Ивановичем.

- Что это с вами, Иван Иванович? Как это вы не дадите?

- Не хочу дать и не дам, - отвечает мистификатор.

- Иван Иванович, опомнитесь, с вами говорит профессор.

- Нечего сказать, важная шту­ка профессор!

- Да вы белены объелись, Иван Иванович, - произносит Полунин, расталкивает группу студентов и натыкается на настоящего Ивана Ивановича, который был здесь все время.

Полунин начинает бранить его, повторяет все вышесказанное. Иван Иванович ничего не понимает и наконец произносит:

- Да ты никак сам белены в самом деле объелся...

Однажды Полунин ехал по Немецкой улице. Вдруг он замечает, что на подоконнике, на третьем этаже одного из домов, стоит ящик с припасами, выставленный одной из кухарок. Полунину пришло в голову, что этот ящик может упасть, что он угрожает опасностью прохожим. Недолго думая, он останавливает извозчика, идет в незнакомый дом и требует, чтобы убрали «опасный ящик».

И таких курьезов с Полуниным была масса. Но несмотря на все это, он был абсолютно бескорыстный, добрый, отзывчивый человек, всегда готовый прийти на помощь талантливому человеку, много сделавший хорошего в бытность свою деканом как администратор.

Наиболее ценным его трудом были записки о холере. В них Полунин описал все свои наблюдения, сделанные им еще в годы юности, когда болезнь эта появилась у нас впервые. По тому времени книга его представляла собою единственный труд в своем роде, имевший громадное значение.

Никита Иванович Крылов читал такую скучную и сухую науку, как римское право, но его чтение захватывало слушателей - так своеобразно и оригинально передавал он свой предмет. Отличительной чертой Никиты Ивановича во время чтения им лекции была поразительная подвижность. Он ни минуты не оставался в покое, жестикулировал, то свертывал, то развертывал носовой платок. Нередко он сходил с кафедры и изображал в лицах высказываемые мысли. Слушатели переносились в Древний Рим, как бы присутствовали на римском судоговорении у претора, ясно усваивали зарождение и развитие различных институтов римского права. Между прочим, учениками Н. И. Крылова были покойный С. А. Муромцев и поныне здравствующий князь Л. С. Голицын. Кры­лову же приписывают любопытное столкновение с обер-полицмейстером на Политехнической выставке в Москве. Крылов будто бы явился на выставку в такой потертой, выцветшей шинели, что обер-полицмейстер грубо обратился к нему с требованием уйти и на отказ Крылова закричал: «Ты знаешь, с кем ты разговариваешь?» - «Судя по невежеству, с вами, г-н обер-полицмейстер».

Впрочем, достоверность этого рассказа находится под сомнением, и этот факт произошел, может быть, и не с Крыловым, я с одним из студентов, его слушателей.